Lapsa1
читать дальше
(возможно в значении соратники, товарищи по оружию (из патриотической поэмы в «книге песен», написанная народом Цинь с 771 до н. э. по 221 до н. э))
Кто-то из толпы спросил:
- Как ты можешь помнить это так точно? Прошло уже так много времени.
А как он не мог это точно помнить? В границах верхнего мира культивации в памяти Цзян Си это были ничем не примечательные полгода, в пределах нижней границе мира культивации в памяти Сюэ Чженъюна это был год многих переживаний.
В памяти Мо Жань это было время постепенного падения в бездну отчаяния, один день как один год, тридцать пять дней. Каждый день жизни, которая хуже смерти, каждый день жить в аду.
В том году, когда вышел указ о корректировке цен, люди были в панике. Дуань Ихань и ее сыну не хватал еды, все что они могли, это подбирать гнилые листья от овощей, покрытую плесенью протухшую рисовую муку, чтобы утолить голод. Затем, голодающих было все больше и им не доставались даже гнилые листья. Мучившийся от голода Мо Жань, не мог сдержаться и попросил:
- Мама, пойдем в школу Жуфэн, найдем его, может попросим немного еды?
Но Дуань Ихань пробормотала:
- Просить можно у всех, но не у него.
Просить милостыню на улице, давать уличные представления, низко кланяться и заискивающе улыбаясь зазывать людей, все это было работой, однако если согнуть спину* перед Наньгун Ян, то это совсем другое дело.
*去求 -иди, спроси (на севере больше употребляется) . Звучит не неприлично, но некрасиво
Пусть Дуань Ихань и была сейчас нищенкой, но все же она не могла переломить себя.
Она так же не хотела, чтобы Мо Жань упоминал об этом.
Маленький незаметный ребенок, с необычайно гибким и проворным телом, на девятый день после указа о корректировке цен, смог по дороге украсть корень белой редьки (дайкон).
Дуань Ихань бережно хранила его и каждый день отваривала кусочек размером с кулак и делила на двоих. К восьмому разу редька уже испортилась, однако потому что очень долго больше нечего было есть, Дуань Ихань остатки от редьки немного очистила от гнили и этого с трудом хватило еще на пару раз поесть.
На двадцать первый день указа о корректировке цен они доели всю редьку полностью, и больше не могли найти ничего, чтобы утолить голод.
Двадцать пятый день.
Пролившийся с неба ливень заставил выползти на дорогу дождевых червей. Мо Жань набрал их в сито и сварил в дождевой воде.
Во рту дождевые черви были мягкие, на вкус противные до тошноты. Ужасно худой изможденный Мо Жань бормотал тощим маленьким существам, извинения за то, что у него не осталось ничего, чем наполнить желудок и если он выживет, то дождевые черви будут его благодетелями. Видит небо, он не хотел снова есть этих благодетелей, когда этот кошмар закончится….
Двадцать восьмой день.
У Мо Жань поднялась температура.
Пусть этот ребёнок и был одарен с рождения, уровень его духовных сил был очень высок, однако и он не мог выдержать непрерывные муки голода.
У Дуань Ихань тоже давно уже не было никаких сил, взгляд ее был абсолютно пустым.
В тот день, пока Мо Жань спал, она, наконец приняв решение, встала и вышла из дровяного сарая и медленно отправилась к огромной, возвышающейся крепостной стене бессмертных, школы Жуфэн. Для самой себя, она предпочла бы умереть, чем попросить еды у Наньгун Ян.
Однако ее невинный росток бамбука был еще так мал, разве могла она с ним отправиться в подземный мир?
В главном зале в это время люди уже смотрели с сочувствием, уже не так важно, виновен был Мо Вэйюй или невиновен, те старые события действительно были слишком трагичными.
Кто-то медленно со вздохом проговорил:
- Получилось?
- Нет. – ответил Мо Жань, - Не повезло. Когда она пришла, Наньгун Ян как раз ссорился со своей женой.
Помолчав, он продолжил:
- Как только жена хозяина города увидела мою мать, она тут же разъярилась, ее норов был горячим. Она не только не дала моей матери немного еды, но и палками выгнала ее за ворота школы Жуфэн.
- А Наньгун Ян?
- Я не знаю, - ответил Мо Жань, - Мама не упоминала его.
Может он старался помешать этому, а может просто стоял рядом, с сочувствующим выражением на лице.
Мо Жань не знал, что конкретно произошло в тот день, он знал лишь, что тело его матери, когда она вернулась, было все с ног до головы в ранах. Она свернулась калачиком, обнимая его в дровяном сарае, не сказав ни слова, а потом начала кашлять кровью. Кровавая пена выходящая наружу была смешана с желудочным соком, и в доме стоял кислый запах.
Тридцать четвертый день.
Дуань Ихань была при смерти, она почти не могла ни говорить, ни плакать.
Тем днем под вечер, когда она очнулась от полузабытья и к ней вернулось немного сил, она увидела Мо Жань, прижимающегося к ней своим маленьким тщедушным телом, в попытке согреть ее. Очень тихо и ласково она проговорила:
- Малыш Жань-эр, если у тебя будет возможность, вернись в Сянтань.
- Мама…
- Вернись в Сянтань и найди старшую сестру Сюнь и отблагодари ее. – Дуань Ихань нежно погладила Мо Жань по голове, - Я хочу, чтобы ты пошел в Сянтань, отплатить за добро, не задерживайся в Линьи и не ищи ссоры, не мсти за обиду… слушай, что мама сказала, как следует… перед тем как мама пошла в Линьи, она задолжала твоей старшей сестрице Сюнь несколько монет, верни их … когда ты вернешься, оставайся с ней, сделай что-нибудь для нее, порадуй ее. И потом, в жизни, если кто-то по доброму отнесется к тебе, запомни их хорошенько, сохрани в памяти.
Мо Жань, глотая слезы, подняв голову смотрел на ее худое изможденное лицо.
Черные глаза Дуань Ихань отблескивали фиолетовым, они были похожи на виноград.
- А потом отплати им.
Конечно, Дуань Ихань перед смертью все продумала для Мо Жань.
Больше всего она боялась, что, когда она умрет, ребенок может сбиться с пути, поэтому строго настрого наказывала ему покинуть это скорбное место.
Человек, если у него есть какая-то высокая цель, не будет предаваться всяким плохим мыслям, это не позволит ему так легко попасть в западню злобы и вражды.
Она и дала ему эту высокую цель – отплатить за добро.
Не желать отмщения.
Тридцать пятый день.
Абсурдный указ о корректировке цен был, наконец, отменен после бунта, он действовал всего лишь месяц и пять дней.
Для богатых людей словно закончился какой-то нелепый фарс. Когда весь Линьи был в смраде и дыму, они за задернутыми занавесями потягивались под мягкими одеялами, просыпаясь, принимая от служанок ароматную росу для полоскания рта, чистили зубы. Услышав об отмене указа, они отпустили несколько недовольных фраз, зевая между делом.
Для них это не имело никакого значения.
Однако для Мо Жань это было самым волнительным событием.
Ему больше не надо было беспокоиться о том, что положить в рот, ведь на улице было опять много добрых людей, которые дали Мо Жань лепешку, да еще в придачу, на редкость сжалившись, плошку мясной каши.
Он не сделал даже одного глотка, с особой осторожностью, неся ее в обеих руках он хотел поскорее вернуться и отдать ее тяжелобольной матери.
Мясная каша — это же такая хорошая вещь, мама выпьет ее и несомненно поправится, как иначе?
Он торопился поскорее спаси жизнь своей матери этой мясной кашей, но не осмеливался слишком быстро бежать. Плошка была уже надтреснута, сбоку у нее была большая дыра и если он побежит слишком быстро, немного каши может расплескаться, это будет очень жаль.
Ликуя и кое как сдерживаясь, он наконец то подбежал к дому.
- Мама…!
Держа плошку обеими руками, он своей грязной головой, как маленький щенок, толкнул покосившуюся плетеную дверь. На лице его сияла широкая улыбка, полная больших надежд.
Как же хорошо, есть мясная каша, мама сразу поправится, и наконец этой весной, как они и хотели, вместе отправятся в путь, прочь из Линьи. Туда, где будут радость и веселье, где не придется голодать, там есть старшая сестрица по фамилии Сюнь и им наконец не надо будет скитаться по улицам и выпрашивать милостыню.
Как это хорошо - они вместе возвращаются домой.
Раздался скрип.
Дверь отворилась.
- Она лежала внутри, - раздался в тишине зала Даньсин бесцветный голос Мо Жань.
Эти праздные зеваки, пожалуй, были удивлены его равнодушием и связанного с ним хладнокровием.
Этот человек, говоря о смерти своей матушки, остался сдержанным и спокойным, словно это какой-то пустяк, никаких бурных чувств, да он даже слезинки не проронил.
Однако, никто не задумывался, что все детство и юность он тосковал, что все внутри рвалось на части, и только когда затянулись шрамы, в итоге ему наконец удалось сохранять такое бесстрастное выражение лица.
- Я звал ее, она не проснулась, - сказал Мо Жань, - она больше не могла ни открыть глаза, ни напиться мясной каши.
Очень надолго повисла тишина.
Госпожа Ван, с дрожью в голосе, проговорила:
- Тогда…потом, ты… ты один сразу ушел из Линьи?
Мо Жань покачал головой.
- Я пошел в школу Жуфэн
Кто-то воскликнул в толпе:
- А!
- Ты, ты пошел мстить?
- Моя мама сказала отплатить за добро, не мстить. – равнодушно продолжил Мо Жань, - Я и не думал мстить, я лишь хотел позаботиться о погребении матери, похоронить ее. Но у меня не было денег, ничего было не приготовлено, поэтому я пошел в его дом, попросить дать мне немного денег.
- И он дал тебе?
Мо Жань почти смеясь ответил:
- Нет.
- Нет, ничего? Но по твоим прежним словам у Наньгун Ян на сердце все же хоть немного был запечатлен образ твоей матери, почему он не дал денег даже на погребение…
- Потому что его первая жена тоже недавно покончила с собой, она умерла. – ответил Мо Жань.
- Что?!
Цзян Си прищурившись смотрел на него:
- ….жена Наньгун Яна действительно очень рано ушла, действительно покончив с собой…
- Та дама была беременна, когда ее муж загулял и после того, как она родила ребёнка, они постоянно ругались, они жили не очень хорошо. В тот день, когда моя мама пришла ко дворцу, разыскивать его, они случайно встретились. По слухам, потом эта первая жена в ярости схватила нож и набросилась на Наньгун Ян, уколов его. Наньгун Ян вышел из себя и сказал, что хочет прогнать ее.
Мо Жань помолчав, продолжил:
- Она не вынесла этого и в ту же ночь повесилась. На самом деле, она опередила мою маму на несколько дней.
Дослушав до этого момента, люди в толпе не знали, что сказать. Сначала распутный молодой господин вступил в тайную любовную связь с Дуань Ихань, а в итоге все завершилось скандалом. Аромат исчез и яшма потускнела, прекрасная дева умерла, сам этот человек навлек на себя разорение и гибель семьи. Все в этой жизни взаимосвязано, подобно этой истории.
- Я появился как раз тогда. когда глава школы отчитывал Наньгун Яна, собралась вся его семья, все знатные, прославленные и богатые люди Линьи. Наньгун Яна бранили на чем свет стоит и он бесился про себя, внутри. Откуда взяться хорошему настроению, когда он внезапно увидел меня?
Госпожа Ван очень ему сочувствовала, хотя она уже знала, что они не родственники с Мо Жань, однако она от всей души жалея его со слезами произнесла:
- Жань-эр…
Этот эпизод из прошлого Мо Жань совсем не хотел вспоминать.
Рожу Наньгун Ян, рожи всех присутствующих плакальщиков.
Эти погребальные покои для жены Наньгун Яна, - золотые бумажные фонари, погребальные бумажные куклы*, целая гора утвари, сверкающая траурная лента, черный как смоль лакированный гроб из лавра, изнутри обитый золотом, так много, слишком много вещей.
*это все сжигают, как и бумажные деньги, чтобы покойный мог ими пользоваться на том свете, бумажные куклы как прислуга,
Несколько сотен человек, рыдая, стоят по обе стороны на коленях в карауле у гроба этой покончившей с собой женщины.
В неугасимой лампаде горит ароматный китовый жир, девяносто девять скрученных спиралей благовоний горят, ветер раздувает от них дым, благоухание накрывает все вокруг.
Такая торжественная и помпезная картина.
А его мама?
Богиня музыки Сянтань одетая в такие рваные лохмотья, что сняв их, больше не надеть, такая исхудавшая, костлявая, такая маленькая.
У нее не было даже циновки, чтобы завернуть свой труп.
Если тебе на роду написан метр, не стоит просить о трех.
…..эти слова в гневе и отчаянии сказал Наньгун Ян Мо Жань.
А потом этот человек под пристальным взглядом главы школы под взглядами родителей жены, безжалостно вытолкал своего незаконнорожденного сына за дверь отказываясь признать его.
Смерть супруги Наньгун сочеталась с расписанным золотым и красным, лаковым гробом, с четками из агата, со снежно белым саваном из шелковых тканей и атласной повязкой на глаза, журавлиная стая уносила ее ввысь.
Смерть Дуань Ихань – это труп, всего один человек, проливающий слезы, инь и янь* и ничего более. Согласно высказыванию Наньгун Ян, она не достойна даже тонкого простого деревянного гроба.
* Разделенный мир на мертвое и живое
Так кто же осмелится сказать, что люди равны перед лицом смерти?
Судьба была несправедлива с самого начала.
И до конца.
Ее тело, по-прежнему подобное нефриту.
Должно сгнить в грязи.
- Я дотащил ее до общей могилы и засыпал землей. – несколько незначительных, слов Мо Жань были приуменьшением.
Он не стал рассказывать, как умолял проходящих благородных господ помочь ему в пути, какая вонь стояла от гниющего трупа, который он тащил до пригорода четырнадцать дней.
Не стал рассказывать о том, как своими руками убирал каменные обломки, раскапывал руками землю, чтобы позаботиться о худом и маленьком теле мамы, похоронить ее.
Мо Жань не привык жаловаться перед людьми.
Он всегда был человеком, тщательно скрывающим свое прошлое, он не говорил о нем, пока его не вынудили.
В прошлом, в самом начале своей жизни больше чем за десять лет, он вдосталь нахлебался унижений и обид, клеветы, злых помыслов вокруг и презрительных взглядов. Его сердце стало твердым как железо, и сейчас, как другие посмотрят на него, ему было безразлично. Его совсем не волновало, что кто-то сочувствует ему.
- А потом я пошел в Сянтань.
Он не мог больше выносить этот Линьи, в тот же день он спрятался в большой корзине, в ручной тележке одного выезжающего из города даоса и так тайно выбрался за городскую стену.
Он начал двигаться, как велела ему матушка в направлении границы провинции Хунань и шел туда полгода, от разгара лета до первого зимнего месяца. Башмаки его совсем сносились, и он шел босиком, позже его пятки стали очень твердыми, на них наросли толстые мозоли.
Так он и прошел весь путь, спрашивая дорогу. Когда он достиг границ владений храма Убэй, из-за холода и голода, который испытывал постоянно, он упал в заросли травы.
- Мама…
Крошечный ребенок лежал на земле, пара мутных глаз под всклокоченными черными волосами. Они смотрели на безбрежные небеса и землю.
Шел снег. Первый снег этой зимы.
- Я собираюсь уйти, чтобы встретиться с тобой…. Прости….я не смог…..
Хлопья снега словно с нежным вздохом плавно опускались, покрывая его лицо.
Послышался неясный звук шагов, шуршание и тут же вслед за этим чьи-то руки раздвинули в стороны густую траву. Он услышал совсем юный голос:
— Учитель, иди сюда. Скорее взгляни на него, что с ним случилось?
Спустя мгновение показалась пара травяных лаптей, и мужской голос проговорил:
- Оставь его и возвращайся. Я сам за ним присмотрю.
Этот мужской голос был сильным и холодным, без особых эмоций.
Мо Жань инстинктивно испугался, он по наитию почувствовал, что голос подростка более дружелюбный, а мужской холоден как лед. Он не знал, откуда взялись силы, но желание жить и выполнить наказ, заставило его слабо ухватиться за подол одеяния стоящего рядом юноши.
Прежде чем он смог заговорить, слезы потекли из глаз.
— Еда…
Я очень голодный, умоляю тебя, я хочу есть.
Юноша, в которого он вцепился и был спустившимся с горы с Хуайцзуй – Чу Ваньнином. Чу Ваньнин замер:
- Что?
Мо Жань еле-еле приподнял свое очень грязное маленькое лицо, дрожа, он торопливо показал жестами и сглотнул горечь. Перед глазами все плыло, в ушах звенело.
Со слезами, такой несчастный, он умолял человека перед ним. Он думал, что если этот милый мальчик как и очень много молодых господ которых он встречал, бросит его не обратив внимания, он, конечно же не выживет, ему останется только умереть. У него правда, больше не осталось сил.
— Еда…
И Чу Ваньнин накормил его рисовой кашей.
Горшочек жидкой каши спас умирающего от голода человека.
Выпив всю кашу, Мо Жань сразу же покинул храм Убэй. В то время его голова так кружилась, он был так ослаб, что запомнил в своем «Благодетеле старшем брате» только внешность. Он сохранил в памяти лишь пару чуть вздернутых кверху фениксовых глаз с очень густыми и длинными ресницами, и больше ничего.
Вот только от храма Убэй до Сянтань, дни и ночи напролет, он носил, не снимая тот теплый плащ, что, сняв с себя отдал ему его благодетель, старший братец. В то время он был очень маленьким, и одежда юноши выглядела на нем смешно и нелепо, особенно, когда он еще накидывал капюшон на голову, тот сползал и закрывал ему почти все лицо.
По дороге ему рано или поздно встречались сытые, хорошо одетые* дети. Прильнув к папе и маме, они, смеясь кричали:
*не беспокоящиеся об одежде и еде
- Папа, мама, посмотрите на этого маленького попрошайку, что такое он на себя надел, так смешно!
Мо Жань ничуть не сердился.
Какой-то праздный зевака смеется над ним, что за ерунда? Он был лишь благодарен, что этот не по росту для него сшитый плащ, мог защитить его и от ветра, и от дождя, он мог дать его сердцу немножко тепла.
Когда он набрасывал его на плечи во время снегопада, хлопья снега как лепестки, увядая не касались его тела. Глубокой ночью мрак не мог пробраться в его душу.
Каждый раз с наступлением сумерек, разводя огонь и, обняв колени, греясь у очага, он набрасывал на голову капюшон этого плаща и весь, целиком укутывался в него, глядя на веселое оранжевое пламя из-под мягкого нежного меха.
Плащ был очень теплым, как мамины объятья и нежным, как раскосые глаза его благодетеля, старшего братца…. Маленький мальчик сворачивался и засыпал. Даже во сне он мог учуять слабый аромат от плаща, словно он спал под цветущими яблоневыми ветвями.
Теперь, оборачиваясь назад, неудивительно, что он всегда чувствовал, что тело Чу Ваньнина хорош пахнет. Лишь вдыхая этот запах в постели, он мог так спокойно и хорошо спать, как никогда в жизни.
А также неудивительно, что с первого же взгляда он обратил внимание под башней Тунтянь на старейшину Юйхена. Он сразу заметил в этой паре раскосых фениксовых глаз огромную нежность. Как будто где-то их уже видел.
С самого начала все имеет причину и следствие.
Оказалось, что он и Чу Ваньнин ...... уже давно разговаривали, касались друг друга и он даже вылизывал ладонь Чу Ваньнина. Действительно очень давно он сразу же унюхал аромат цветов от одежды Чу Ваньнина. Оказалось его, так давно разыскиваемый благодетель старший братец, всегда находился рядом и не отдалялся ни в жизни, ни в смерти.
Мо Жань опустил глаза. В этом безупречном и холодном зале Даньсин, вопреки нынешнему положению стало немного уютнее.
Вот только это была их тайна. Мо Жань в душе хранил кислую скорбь, и медово сладкое счастье, он хранил этот секрет в сердце и никому не собирался о нем рассказывать, да он и не смог бы объяснить это толпе людей.
Он перевел дух и продолжил:
- После того, как я пришел в Сянтань, согласно маминому наказу, я нашел Сюнь Фэнжо.
В то время малышу Жань было всего пять лет, он был завернут в толстый плащ, принадлежащий молодому Чу Ваньнину.
Полы плаща волочились по земле и были очень грязными. Ребёнок, высунув из меха очень грязную, похожее на воронье гнездо головенку, подняв кверху свое изможденное маленькое личико тихо спросил:
- Позвольте спросить… старшая сестра Сюнь Фэнжо находится здесь?
- Сюнь Фэнжо? – крепко удерживающая его актриса рассмеялась, с любопытством оглядывая его с ног до головы, - Лучший из цветов* музыкального дома? Хотя мы тут представления даем, а не торгуем телом, однако барышня Сюнь известна. Кому ж не нравится, ее внешность и тем более ее пение? Маленький братец, сколько тебе лет, чтобы искать ее?
* куртизанка
Мо Жань широко распахнув чистые невинные глаза не понимал ее.
Однако насмешка в тоне той девушки была очень явной, поэтому Мо Жань смутился и крепко ухватив сам себя за отвороты плаща, залившись румянцем сказал:
- Покорнейше прошу вас, я пришел к сестрице Сюнь. Я… моя мама сказала найти ее…
- Ха? А кто ваша мама?
- Фамилия моей мамы Дуань, а звали ее Дуань Ихань…
- А! – певичка изменилась в лице и отступила на шаг, платком прикрывая рот. Даже по началу лениво глядящие персиковые глаза вдруг распахнулись, - Так ты, ты ребенок богини музыки Дуань?
Во времена своей популярности, Дуань Ихань никогда не была заносчивой, часто она раздавала деньги и драгоценности тем сестрам, кто с годами потерял свою внешнюю привлекательность и тем, чей голос был уже не таким хорошим, как прежде. Поэтому эта актриса, услышав, что он сын Дуань Ихань немедленно переминала свое отношение к нему. Она тут же поторопилась отвести его в цветочный дом, чтобы он мог встретиться с отдыхавшей в комнате* Сюнь Фэнжо.
*高卧 - лежать на высоких подушках – чувствовать себя спокойно, ничего не делать, отдыхать
Едва войдя в двери, Мо Жань низко поклонился Сюнь Фэнжо и подробно, от начала до конца, все рассказал ей. У Сюнь Фэнжо в сердце воцарилась великая скорбь и слезы промочили ее шёлковые одежды.
Она немедленно пошла к хозяйке и попросила, чтобы Мо Жань остался при ней. Хозяйка в начале не соглашалась, однако не выдержав, многократных просьб своего «лучшего цветка», к тому же приглядевшись к Мо Жань повнимательней и поняв, что этого ребенка можно приспособить для какой-то работы в доме, она очень неохотно разрешила его оставить. Боясь, что нищий попрошайка, принятый в дом, принесет неудачу, согласно верованиям, необходимо было сжечь всю его одежду, а самого полностью отмыть дочиста.
Помыться без проблем, но, однако, когда сказали, что надо сжечь его одежду, Мо Жань заплакал в голос.
- Что ты ревешь? Что, разве тебе не купят новую одежду! – хозяйка, не выдержав стукнула Мо Жань по голове трубкой для курения опиума, - Будь хоть немного вежлив, мамаша дала тебе еду и жилье, люди будут смеяться над тобой, видя какой ты нищий!!
Мо Жань, боялся навлечь неприятности на сестру Сюнь, она же договорилась рад него, сказав столько добрых слов.
Поэтому он, прикусив губу, стараясь сдержаться изо всех сил, потер свои ярко красные глаза, не издавая ни звука, ни всхлипа, стоял перед костром
В то время он, размышляя не мог понять, в чем там было дело. Почему он так хотел оставить всего лишь старую одежду, однако из-за того, что был слишком слаб и ничтожен, потому что был всего лишь вонючим попрошайкой, чтобы не раздражать людей и не создавать им хлопот, ему только оставалось, что позволить посторонним людям снять с него одежду. Ему нельзя было сопротивляться изо всех сил, нельзя сказать «нет», вплоть до того, что и плакать он не имел права.
Эта вещь некогда дала ему столько тепла, надежды и опоры. Ради того, чтобы дать ему надежное укрытие, она на столько испачкалась что нельзя было разглядеть первоначальный цвет.
А теперь, когда он остановился в месте, где ему не надо было беспокоиться о завтрашнем дне, ему, пожалуй, больше не придется пользоваться этой вещью. Он всего лишь хотел бережно постирать ее, отмыть дочиста, аккуратно сложить, и пусть он больше не наденет ее, но сохранит на самом дне сундучка. Это ведь его друг, а не просто старая одежда.
Но ему ничего не осталось.
Бах – и грязный плащ кинули в бушующее пламя. Для бросившего его человека это было ничем, просто хлам, он под конец еще и был раздосадован, что запачкал руки. А вот для Мо Жань это сожжение было похоронами.
Он бесстрастно смотрел на огонь.
Языки пламени с гудением уносились вверх, размывая этот прекрасный мир.
………….
- Ешь помедленнее, не торопись… если не хватит, есть еще..
- Откуда ты взялся...
В ушах стоял тот ласковый, мелодичный юношеский голос. Это то немногое, что он выиграл в своей жизни, совсем чуть- чуть доброты.
И все превратилось в пепел.
Именно так Мо Жань был принят в дом Цзуйюй, а хозяйка стала его приемной матерью. От приемной матери он и получил фамилию Мо. С тех пор он стал маленьким слугой в этом доме выполняющим разную работу и какое то время он жил спокойной жизнью.
Но хорошее не длиться долго. В то время Сюнь Фэнжо была уже не такой юной и согласно правилам дома, пусть музыкальный дом и отличался от публичного, однако в таком возрасте, если не иметь достаточных, так называемых «денег на содержание»*, то их продавали на «первую ночь», а после хозяйка продавала их богатым торгашам.
* средства на жалость к себе
Сюнь Фэнжо не беспокоилась об этом, она давно уже заработала для дома Цзуйюй кучу денег.
- Не хватает всего пятнадцать тысяч золотых. – посмеиваясь, говорила Сюнь Фэнжо Мо Жань, - Малыш Жань-эр, подожди, пока твоя старшая сестренка заработает достаточно денег, а потом можно сразу откупиться. И мы вместе с тобой уйдем и заживём счастливо.
Мо Жань был определен на кухню, обычно они редко виделись, потому что хозяйка была против. Она не позволяла людям сбиваться в группы, поэтому Сюнь Фэнжо и Мо Жань виделись всегда тайно.
Она протянула руку и потрепала его по щеке, а затем щедро отсыпала ему пригоршню конфет:
- Тсс, возьми, поешь. Жаль, что я не могу дать тебе денег, это могут обнаружить. Глаз у приемной матери такой злой, да, хи-хи-хи.
Мо Жань тут же оскалился в улыбке, обнажив молочные, зубы, некоторые уже выпали:
- Ага. Спасибо сестра Сюнь.
Однако то, что Сюнь Фэнжо не хватало всего пятнадцти тысяч, чтобы откупиться, разве хозяйка про себя это не понимала?
Пусть внешне она и сохраняла полное спокойствие, но мозг ее напряжённо работал.
Упустить Сюнь Фэнжо означало сразу же лишить дом Цзуйюй постоянного большого дохода, в таком случае хозяйка все прикинув в уме решила, что прежде чем Сюнь Фэнжо уйдет, непременно нужно одним махом хорошенько на ней заработать.
В то время на красоту Сюнь Фэнжо пускали слюни немало богачей и цены, которую они предлагали за нее было достаточно, чтобы хозяйка могла до конца жизни только лежать и есть. В конце концов у нее возник коварный план, сторговать возможность близости с Сюнь Фэнжо против ее воли с одним богатым торгашом. Эти двое, воспользовавшись праздником полнолуния, когда Сюнь Фэнжо сидела в доме Цзуйюй подсыпали ей в чай снотворное, а после принесли в ее комнату…
В тот день Мо Жань сварил танъюань* и бережно понес их в отапливаемую часть дома, где находились жилые комнаты, чтобы подарить сестре Сюнь.
* сладкие шарики из клейкой рисовой муки, праздничное блюдо
Он еще не вошел, но внезапно услышав доносившиеся из комнаты звуки тяжелого дыхания, толчком распахнул дверь. Тут же сильный аромат борнеола ударил ему в нос, его чуть не стошнило от его крепости.
В тусклом круге света он увидел жирного, как кусок сала с прослойкой торгаша, со слюнями в уголках рта, полы одежд были широко распахнуты и как раз в это время слабо трепыхающееся, с ног до головы охваченное бессилием, подергивающееся тело Сюнь Фэнжо.
Даннн!
Фарфоровая пиала с танъюань оказалась на полу и Мо Жань вломился в комнату. С неизвестно откуда взявшейся силой, он с детства имел потрясающие способности, он с яростью принялся бить этого купца, а затем, плотно придавив этого толстяка крикнул уже рыдающей, заливающейся слезами красавице, которая в панике не знала, что делать:
- Старшая сестра, скорее, уходи!
- Но как же ты…
- Вали быстро! Я не могу уйти, я должен его задержать! Если ты не убежишь, придет хозяйка и мы оба поплатимся за это тут, убегай! Беги первая! Я тебя потом догоню!
Сюнь Фэнжо была его благодетелем.
Мо Жань сказал ей бежать от бед в далекие края,* бежать за Чжоу**и больше не возвращаться.
*远走高飞 - уехать далеко, улететь высоко
** территория нынешнего Шаньдун
В тот день, он наконец то сделал это – стал героем.
Сюнь Фэнжо , задыхаясь от слез, поклонилась ему и выбежала из дома. Но Мо Жань не успел убежать. Хозяйка, услышав шум, очень скоро прибежала вместе с челядью и как только она увидела, что Мо Жань ударил уважаемого посетителя и выпустил ее «лучший цветок», она скорчилась от злости, ее чуть ли не вырвало кровью.
У нее был сын, примерно возраста Мо Жань, жестокий и злой ребенок, полный дурных намерений. Увидев свою мать в таком настроении, ему в голову пришла мысль, дети могут иногда быть очень жестокими, невинными и простодушными в один момент, а в другой ужасными. Этот мальчик придумал наказание, как наказывают скот, для этого мальчишки, что так расстроил его мать.
Он нашел клетку для собак и закрыл в ней Мо Жань. Клетка была очень тесной, Мо Жань мог находиться в ней только сидя на корточках, нельзя было ни лечь, ни встать. Его словно собаку, кормили остатками холодной рисовой кашей и таким образом он провел семь дней.
Семь дней Мо Жань был заперт в прежней комнате Сюнь Фэнжо в комнате запах благовоний из борнеола смешался с вонью телесных жидкостей, он вдыхал эту вонь.
Сидя, сгорбившись на корточках.
Вдыхая этот тяжелый, резкий приторно сладкий запах.
До тошноты.
Семь дней.
С этих пор, при запахе благовоний его начинало тошнить и до костей его затапливал ужас и лезли страшные мысли.
(возможно в значении соратники, товарищи по оружию (из патриотической поэмы в «книге песен», написанная народом Цинь с 771 до н. э. по 221 до н. э))
Кто-то из толпы спросил:
- Как ты можешь помнить это так точно? Прошло уже так много времени.
А как он не мог это точно помнить? В границах верхнего мира культивации в памяти Цзян Си это были ничем не примечательные полгода, в пределах нижней границе мира культивации в памяти Сюэ Чженъюна это был год многих переживаний.
В памяти Мо Жань это было время постепенного падения в бездну отчаяния, один день как один год, тридцать пять дней. Каждый день жизни, которая хуже смерти, каждый день жить в аду.
В том году, когда вышел указ о корректировке цен, люди были в панике. Дуань Ихань и ее сыну не хватал еды, все что они могли, это подбирать гнилые листья от овощей, покрытую плесенью протухшую рисовую муку, чтобы утолить голод. Затем, голодающих было все больше и им не доставались даже гнилые листья. Мучившийся от голода Мо Жань, не мог сдержаться и попросил:
- Мама, пойдем в школу Жуфэн, найдем его, может попросим немного еды?
Но Дуань Ихань пробормотала:
- Просить можно у всех, но не у него.
Просить милостыню на улице, давать уличные представления, низко кланяться и заискивающе улыбаясь зазывать людей, все это было работой, однако если согнуть спину* перед Наньгун Ян, то это совсем другое дело.
*去求 -иди, спроси (на севере больше употребляется) . Звучит не неприлично, но некрасиво
Пусть Дуань Ихань и была сейчас нищенкой, но все же она не могла переломить себя.
Она так же не хотела, чтобы Мо Жань упоминал об этом.
Маленький незаметный ребенок, с необычайно гибким и проворным телом, на девятый день после указа о корректировке цен, смог по дороге украсть корень белой редьки (дайкон).
Дуань Ихань бережно хранила его и каждый день отваривала кусочек размером с кулак и делила на двоих. К восьмому разу редька уже испортилась, однако потому что очень долго больше нечего было есть, Дуань Ихань остатки от редьки немного очистила от гнили и этого с трудом хватило еще на пару раз поесть.
На двадцать первый день указа о корректировке цен они доели всю редьку полностью, и больше не могли найти ничего, чтобы утолить голод.
Двадцать пятый день.
Пролившийся с неба ливень заставил выползти на дорогу дождевых червей. Мо Жань набрал их в сито и сварил в дождевой воде.
Во рту дождевые черви были мягкие, на вкус противные до тошноты. Ужасно худой изможденный Мо Жань бормотал тощим маленьким существам, извинения за то, что у него не осталось ничего, чем наполнить желудок и если он выживет, то дождевые черви будут его благодетелями. Видит небо, он не хотел снова есть этих благодетелей, когда этот кошмар закончится….
Двадцать восьмой день.
У Мо Жань поднялась температура.
Пусть этот ребёнок и был одарен с рождения, уровень его духовных сил был очень высок, однако и он не мог выдержать непрерывные муки голода.
У Дуань Ихань тоже давно уже не было никаких сил, взгляд ее был абсолютно пустым.
В тот день, пока Мо Жань спал, она, наконец приняв решение, встала и вышла из дровяного сарая и медленно отправилась к огромной, возвышающейся крепостной стене бессмертных, школы Жуфэн. Для самой себя, она предпочла бы умереть, чем попросить еды у Наньгун Ян.
Однако ее невинный росток бамбука был еще так мал, разве могла она с ним отправиться в подземный мир?
В главном зале в это время люди уже смотрели с сочувствием, уже не так важно, виновен был Мо Вэйюй или невиновен, те старые события действительно были слишком трагичными.
Кто-то медленно со вздохом проговорил:
- Получилось?
- Нет. – ответил Мо Жань, - Не повезло. Когда она пришла, Наньгун Ян как раз ссорился со своей женой.
Помолчав, он продолжил:
- Как только жена хозяина города увидела мою мать, она тут же разъярилась, ее норов был горячим. Она не только не дала моей матери немного еды, но и палками выгнала ее за ворота школы Жуфэн.
- А Наньгун Ян?
- Я не знаю, - ответил Мо Жань, - Мама не упоминала его.
Может он старался помешать этому, а может просто стоял рядом, с сочувствующим выражением на лице.
Мо Жань не знал, что конкретно произошло в тот день, он знал лишь, что тело его матери, когда она вернулась, было все с ног до головы в ранах. Она свернулась калачиком, обнимая его в дровяном сарае, не сказав ни слова, а потом начала кашлять кровью. Кровавая пена выходящая наружу была смешана с желудочным соком, и в доме стоял кислый запах.
Тридцать четвертый день.
Дуань Ихань была при смерти, она почти не могла ни говорить, ни плакать.
Тем днем под вечер, когда она очнулась от полузабытья и к ней вернулось немного сил, она увидела Мо Жань, прижимающегося к ней своим маленьким тщедушным телом, в попытке согреть ее. Очень тихо и ласково она проговорила:
- Малыш Жань-эр, если у тебя будет возможность, вернись в Сянтань.
- Мама…
- Вернись в Сянтань и найди старшую сестру Сюнь и отблагодари ее. – Дуань Ихань нежно погладила Мо Жань по голове, - Я хочу, чтобы ты пошел в Сянтань, отплатить за добро, не задерживайся в Линьи и не ищи ссоры, не мсти за обиду… слушай, что мама сказала, как следует… перед тем как мама пошла в Линьи, она задолжала твоей старшей сестрице Сюнь несколько монет, верни их … когда ты вернешься, оставайся с ней, сделай что-нибудь для нее, порадуй ее. И потом, в жизни, если кто-то по доброму отнесется к тебе, запомни их хорошенько, сохрани в памяти.
Мо Жань, глотая слезы, подняв голову смотрел на ее худое изможденное лицо.
Черные глаза Дуань Ихань отблескивали фиолетовым, они были похожи на виноград.
- А потом отплати им.
Конечно, Дуань Ихань перед смертью все продумала для Мо Жань.
Больше всего она боялась, что, когда она умрет, ребенок может сбиться с пути, поэтому строго настрого наказывала ему покинуть это скорбное место.
Человек, если у него есть какая-то высокая цель, не будет предаваться всяким плохим мыслям, это не позволит ему так легко попасть в западню злобы и вражды.
Она и дала ему эту высокую цель – отплатить за добро.
Не желать отмщения.
Тридцать пятый день.
Абсурдный указ о корректировке цен был, наконец, отменен после бунта, он действовал всего лишь месяц и пять дней.
Для богатых людей словно закончился какой-то нелепый фарс. Когда весь Линьи был в смраде и дыму, они за задернутыми занавесями потягивались под мягкими одеялами, просыпаясь, принимая от служанок ароматную росу для полоскания рта, чистили зубы. Услышав об отмене указа, они отпустили несколько недовольных фраз, зевая между делом.
Для них это не имело никакого значения.
Однако для Мо Жань это было самым волнительным событием.
Ему больше не надо было беспокоиться о том, что положить в рот, ведь на улице было опять много добрых людей, которые дали Мо Жань лепешку, да еще в придачу, на редкость сжалившись, плошку мясной каши.
Он не сделал даже одного глотка, с особой осторожностью, неся ее в обеих руках он хотел поскорее вернуться и отдать ее тяжелобольной матери.
Мясная каша — это же такая хорошая вещь, мама выпьет ее и несомненно поправится, как иначе?
Он торопился поскорее спаси жизнь своей матери этой мясной кашей, но не осмеливался слишком быстро бежать. Плошка была уже надтреснута, сбоку у нее была большая дыра и если он побежит слишком быстро, немного каши может расплескаться, это будет очень жаль.
Ликуя и кое как сдерживаясь, он наконец то подбежал к дому.
- Мама…!
Держа плошку обеими руками, он своей грязной головой, как маленький щенок, толкнул покосившуюся плетеную дверь. На лице его сияла широкая улыбка, полная больших надежд.
Как же хорошо, есть мясная каша, мама сразу поправится, и наконец этой весной, как они и хотели, вместе отправятся в путь, прочь из Линьи. Туда, где будут радость и веселье, где не придется голодать, там есть старшая сестрица по фамилии Сюнь и им наконец не надо будет скитаться по улицам и выпрашивать милостыню.
Как это хорошо - они вместе возвращаются домой.
Раздался скрип.
Дверь отворилась.
- Она лежала внутри, - раздался в тишине зала Даньсин бесцветный голос Мо Жань.
Эти праздные зеваки, пожалуй, были удивлены его равнодушием и связанного с ним хладнокровием.
Этот человек, говоря о смерти своей матушки, остался сдержанным и спокойным, словно это какой-то пустяк, никаких бурных чувств, да он даже слезинки не проронил.
Однако, никто не задумывался, что все детство и юность он тосковал, что все внутри рвалось на части, и только когда затянулись шрамы, в итоге ему наконец удалось сохранять такое бесстрастное выражение лица.
- Я звал ее, она не проснулась, - сказал Мо Жань, - она больше не могла ни открыть глаза, ни напиться мясной каши.
Очень надолго повисла тишина.
Госпожа Ван, с дрожью в голосе, проговорила:
- Тогда…потом, ты… ты один сразу ушел из Линьи?
Мо Жань покачал головой.
- Я пошел в школу Жуфэн
Кто-то воскликнул в толпе:
- А!
- Ты, ты пошел мстить?
- Моя мама сказала отплатить за добро, не мстить. – равнодушно продолжил Мо Жань, - Я и не думал мстить, я лишь хотел позаботиться о погребении матери, похоронить ее. Но у меня не было денег, ничего было не приготовлено, поэтому я пошел в его дом, попросить дать мне немного денег.
- И он дал тебе?
Мо Жань почти смеясь ответил:
- Нет.
- Нет, ничего? Но по твоим прежним словам у Наньгун Ян на сердце все же хоть немного был запечатлен образ твоей матери, почему он не дал денег даже на погребение…
- Потому что его первая жена тоже недавно покончила с собой, она умерла. – ответил Мо Жань.
- Что?!
Цзян Си прищурившись смотрел на него:
- ….жена Наньгун Яна действительно очень рано ушла, действительно покончив с собой…
- Та дама была беременна, когда ее муж загулял и после того, как она родила ребёнка, они постоянно ругались, они жили не очень хорошо. В тот день, когда моя мама пришла ко дворцу, разыскивать его, они случайно встретились. По слухам, потом эта первая жена в ярости схватила нож и набросилась на Наньгун Ян, уколов его. Наньгун Ян вышел из себя и сказал, что хочет прогнать ее.
Мо Жань помолчав, продолжил:
- Она не вынесла этого и в ту же ночь повесилась. На самом деле, она опередила мою маму на несколько дней.
Дослушав до этого момента, люди в толпе не знали, что сказать. Сначала распутный молодой господин вступил в тайную любовную связь с Дуань Ихань, а в итоге все завершилось скандалом. Аромат исчез и яшма потускнела, прекрасная дева умерла, сам этот человек навлек на себя разорение и гибель семьи. Все в этой жизни взаимосвязано, подобно этой истории.
- Я появился как раз тогда. когда глава школы отчитывал Наньгун Яна, собралась вся его семья, все знатные, прославленные и богатые люди Линьи. Наньгун Яна бранили на чем свет стоит и он бесился про себя, внутри. Откуда взяться хорошему настроению, когда он внезапно увидел меня?
Госпожа Ван очень ему сочувствовала, хотя она уже знала, что они не родственники с Мо Жань, однако она от всей души жалея его со слезами произнесла:
- Жань-эр…
Этот эпизод из прошлого Мо Жань совсем не хотел вспоминать.
Рожу Наньгун Ян, рожи всех присутствующих плакальщиков.
Эти погребальные покои для жены Наньгун Яна, - золотые бумажные фонари, погребальные бумажные куклы*, целая гора утвари, сверкающая траурная лента, черный как смоль лакированный гроб из лавра, изнутри обитый золотом, так много, слишком много вещей.
*это все сжигают, как и бумажные деньги, чтобы покойный мог ими пользоваться на том свете, бумажные куклы как прислуга,
Несколько сотен человек, рыдая, стоят по обе стороны на коленях в карауле у гроба этой покончившей с собой женщины.
В неугасимой лампаде горит ароматный китовый жир, девяносто девять скрученных спиралей благовоний горят, ветер раздувает от них дым, благоухание накрывает все вокруг.
Такая торжественная и помпезная картина.
А его мама?
Богиня музыки Сянтань одетая в такие рваные лохмотья, что сняв их, больше не надеть, такая исхудавшая, костлявая, такая маленькая.
У нее не было даже циновки, чтобы завернуть свой труп.
Если тебе на роду написан метр, не стоит просить о трех.
…..эти слова в гневе и отчаянии сказал Наньгун Ян Мо Жань.
А потом этот человек под пристальным взглядом главы школы под взглядами родителей жены, безжалостно вытолкал своего незаконнорожденного сына за дверь отказываясь признать его.
Смерть супруги Наньгун сочеталась с расписанным золотым и красным, лаковым гробом, с четками из агата, со снежно белым саваном из шелковых тканей и атласной повязкой на глаза, журавлиная стая уносила ее ввысь.
Смерть Дуань Ихань – это труп, всего один человек, проливающий слезы, инь и янь* и ничего более. Согласно высказыванию Наньгун Ян, она не достойна даже тонкого простого деревянного гроба.
* Разделенный мир на мертвое и живое
Так кто же осмелится сказать, что люди равны перед лицом смерти?
Судьба была несправедлива с самого начала.
И до конца.
Ее тело, по-прежнему подобное нефриту.
Должно сгнить в грязи.
- Я дотащил ее до общей могилы и засыпал землей. – несколько незначительных, слов Мо Жань были приуменьшением.
Он не стал рассказывать, как умолял проходящих благородных господ помочь ему в пути, какая вонь стояла от гниющего трупа, который он тащил до пригорода четырнадцать дней.
Не стал рассказывать о том, как своими руками убирал каменные обломки, раскапывал руками землю, чтобы позаботиться о худом и маленьком теле мамы, похоронить ее.
Мо Жань не привык жаловаться перед людьми.
Он всегда был человеком, тщательно скрывающим свое прошлое, он не говорил о нем, пока его не вынудили.
В прошлом, в самом начале своей жизни больше чем за десять лет, он вдосталь нахлебался унижений и обид, клеветы, злых помыслов вокруг и презрительных взглядов. Его сердце стало твердым как железо, и сейчас, как другие посмотрят на него, ему было безразлично. Его совсем не волновало, что кто-то сочувствует ему.
- А потом я пошел в Сянтань.
Он не мог больше выносить этот Линьи, в тот же день он спрятался в большой корзине, в ручной тележке одного выезжающего из города даоса и так тайно выбрался за городскую стену.
Он начал двигаться, как велела ему матушка в направлении границы провинции Хунань и шел туда полгода, от разгара лета до первого зимнего месяца. Башмаки его совсем сносились, и он шел босиком, позже его пятки стали очень твердыми, на них наросли толстые мозоли.
Так он и прошел весь путь, спрашивая дорогу. Когда он достиг границ владений храма Убэй, из-за холода и голода, который испытывал постоянно, он упал в заросли травы.
- Мама…
Крошечный ребенок лежал на земле, пара мутных глаз под всклокоченными черными волосами. Они смотрели на безбрежные небеса и землю.
Шел снег. Первый снег этой зимы.
- Я собираюсь уйти, чтобы встретиться с тобой…. Прости….я не смог…..
Хлопья снега словно с нежным вздохом плавно опускались, покрывая его лицо.
Послышался неясный звук шагов, шуршание и тут же вслед за этим чьи-то руки раздвинули в стороны густую траву. Он услышал совсем юный голос:
— Учитель, иди сюда. Скорее взгляни на него, что с ним случилось?
Спустя мгновение показалась пара травяных лаптей, и мужской голос проговорил:
- Оставь его и возвращайся. Я сам за ним присмотрю.
Этот мужской голос был сильным и холодным, без особых эмоций.
Мо Жань инстинктивно испугался, он по наитию почувствовал, что голос подростка более дружелюбный, а мужской холоден как лед. Он не знал, откуда взялись силы, но желание жить и выполнить наказ, заставило его слабо ухватиться за подол одеяния стоящего рядом юноши.
Прежде чем он смог заговорить, слезы потекли из глаз.
— Еда…
Я очень голодный, умоляю тебя, я хочу есть.
Юноша, в которого он вцепился и был спустившимся с горы с Хуайцзуй – Чу Ваньнином. Чу Ваньнин замер:
- Что?
Мо Жань еле-еле приподнял свое очень грязное маленькое лицо, дрожа, он торопливо показал жестами и сглотнул горечь. Перед глазами все плыло, в ушах звенело.
Со слезами, такой несчастный, он умолял человека перед ним. Он думал, что если этот милый мальчик как и очень много молодых господ которых он встречал, бросит его не обратив внимания, он, конечно же не выживет, ему останется только умереть. У него правда, больше не осталось сил.
— Еда…
И Чу Ваньнин накормил его рисовой кашей.
Горшочек жидкой каши спас умирающего от голода человека.
Выпив всю кашу, Мо Жань сразу же покинул храм Убэй. В то время его голова так кружилась, он был так ослаб, что запомнил в своем «Благодетеле старшем брате» только внешность. Он сохранил в памяти лишь пару чуть вздернутых кверху фениксовых глаз с очень густыми и длинными ресницами, и больше ничего.
Вот только от храма Убэй до Сянтань, дни и ночи напролет, он носил, не снимая тот теплый плащ, что, сняв с себя отдал ему его благодетель, старший братец. В то время он был очень маленьким, и одежда юноши выглядела на нем смешно и нелепо, особенно, когда он еще накидывал капюшон на голову, тот сползал и закрывал ему почти все лицо.
По дороге ему рано или поздно встречались сытые, хорошо одетые* дети. Прильнув к папе и маме, они, смеясь кричали:
*не беспокоящиеся об одежде и еде
- Папа, мама, посмотрите на этого маленького попрошайку, что такое он на себя надел, так смешно!
Мо Жань ничуть не сердился.
Какой-то праздный зевака смеется над ним, что за ерунда? Он был лишь благодарен, что этот не по росту для него сшитый плащ, мог защитить его и от ветра, и от дождя, он мог дать его сердцу немножко тепла.
Когда он набрасывал его на плечи во время снегопада, хлопья снега как лепестки, увядая не касались его тела. Глубокой ночью мрак не мог пробраться в его душу.
Каждый раз с наступлением сумерек, разводя огонь и, обняв колени, греясь у очага, он набрасывал на голову капюшон этого плаща и весь, целиком укутывался в него, глядя на веселое оранжевое пламя из-под мягкого нежного меха.
Плащ был очень теплым, как мамины объятья и нежным, как раскосые глаза его благодетеля, старшего братца…. Маленький мальчик сворачивался и засыпал. Даже во сне он мог учуять слабый аромат от плаща, словно он спал под цветущими яблоневыми ветвями.
Теперь, оборачиваясь назад, неудивительно, что он всегда чувствовал, что тело Чу Ваньнина хорош пахнет. Лишь вдыхая этот запах в постели, он мог так спокойно и хорошо спать, как никогда в жизни.
А также неудивительно, что с первого же взгляда он обратил внимание под башней Тунтянь на старейшину Юйхена. Он сразу заметил в этой паре раскосых фениксовых глаз огромную нежность. Как будто где-то их уже видел.
С самого начала все имеет причину и следствие.
Оказалось, что он и Чу Ваньнин ...... уже давно разговаривали, касались друг друга и он даже вылизывал ладонь Чу Ваньнина. Действительно очень давно он сразу же унюхал аромат цветов от одежды Чу Ваньнина. Оказалось его, так давно разыскиваемый благодетель старший братец, всегда находился рядом и не отдалялся ни в жизни, ни в смерти.
Мо Жань опустил глаза. В этом безупречном и холодном зале Даньсин, вопреки нынешнему положению стало немного уютнее.
Вот только это была их тайна. Мо Жань в душе хранил кислую скорбь, и медово сладкое счастье, он хранил этот секрет в сердце и никому не собирался о нем рассказывать, да он и не смог бы объяснить это толпе людей.
Он перевел дух и продолжил:
- После того, как я пришел в Сянтань, согласно маминому наказу, я нашел Сюнь Фэнжо.
В то время малышу Жань было всего пять лет, он был завернут в толстый плащ, принадлежащий молодому Чу Ваньнину.
Полы плаща волочились по земле и были очень грязными. Ребёнок, высунув из меха очень грязную, похожее на воронье гнездо головенку, подняв кверху свое изможденное маленькое личико тихо спросил:
- Позвольте спросить… старшая сестра Сюнь Фэнжо находится здесь?
- Сюнь Фэнжо? – крепко удерживающая его актриса рассмеялась, с любопытством оглядывая его с ног до головы, - Лучший из цветов* музыкального дома? Хотя мы тут представления даем, а не торгуем телом, однако барышня Сюнь известна. Кому ж не нравится, ее внешность и тем более ее пение? Маленький братец, сколько тебе лет, чтобы искать ее?
* куртизанка
Мо Жань широко распахнув чистые невинные глаза не понимал ее.
Однако насмешка в тоне той девушки была очень явной, поэтому Мо Жань смутился и крепко ухватив сам себя за отвороты плаща, залившись румянцем сказал:
- Покорнейше прошу вас, я пришел к сестрице Сюнь. Я… моя мама сказала найти ее…
- Ха? А кто ваша мама?
- Фамилия моей мамы Дуань, а звали ее Дуань Ихань…
- А! – певичка изменилась в лице и отступила на шаг, платком прикрывая рот. Даже по началу лениво глядящие персиковые глаза вдруг распахнулись, - Так ты, ты ребенок богини музыки Дуань?
Во времена своей популярности, Дуань Ихань никогда не была заносчивой, часто она раздавала деньги и драгоценности тем сестрам, кто с годами потерял свою внешнюю привлекательность и тем, чей голос был уже не таким хорошим, как прежде. Поэтому эта актриса, услышав, что он сын Дуань Ихань немедленно переминала свое отношение к нему. Она тут же поторопилась отвести его в цветочный дом, чтобы он мог встретиться с отдыхавшей в комнате* Сюнь Фэнжо.
*高卧 - лежать на высоких подушках – чувствовать себя спокойно, ничего не делать, отдыхать
Едва войдя в двери, Мо Жань низко поклонился Сюнь Фэнжо и подробно, от начала до конца, все рассказал ей. У Сюнь Фэнжо в сердце воцарилась великая скорбь и слезы промочили ее шёлковые одежды.
Она немедленно пошла к хозяйке и попросила, чтобы Мо Жань остался при ней. Хозяйка в начале не соглашалась, однако не выдержав, многократных просьб своего «лучшего цветка», к тому же приглядевшись к Мо Жань повнимательней и поняв, что этого ребенка можно приспособить для какой-то работы в доме, она очень неохотно разрешила его оставить. Боясь, что нищий попрошайка, принятый в дом, принесет неудачу, согласно верованиям, необходимо было сжечь всю его одежду, а самого полностью отмыть дочиста.
Помыться без проблем, но, однако, когда сказали, что надо сжечь его одежду, Мо Жань заплакал в голос.
- Что ты ревешь? Что, разве тебе не купят новую одежду! – хозяйка, не выдержав стукнула Мо Жань по голове трубкой для курения опиума, - Будь хоть немного вежлив, мамаша дала тебе еду и жилье, люди будут смеяться над тобой, видя какой ты нищий!!
Мо Жань, боялся навлечь неприятности на сестру Сюнь, она же договорилась рад него, сказав столько добрых слов.
Поэтому он, прикусив губу, стараясь сдержаться изо всех сил, потер свои ярко красные глаза, не издавая ни звука, ни всхлипа, стоял перед костром
В то время он, размышляя не мог понять, в чем там было дело. Почему он так хотел оставить всего лишь старую одежду, однако из-за того, что был слишком слаб и ничтожен, потому что был всего лишь вонючим попрошайкой, чтобы не раздражать людей и не создавать им хлопот, ему только оставалось, что позволить посторонним людям снять с него одежду. Ему нельзя было сопротивляться изо всех сил, нельзя сказать «нет», вплоть до того, что и плакать он не имел права.
Эта вещь некогда дала ему столько тепла, надежды и опоры. Ради того, чтобы дать ему надежное укрытие, она на столько испачкалась что нельзя было разглядеть первоначальный цвет.
А теперь, когда он остановился в месте, где ему не надо было беспокоиться о завтрашнем дне, ему, пожалуй, больше не придется пользоваться этой вещью. Он всего лишь хотел бережно постирать ее, отмыть дочиста, аккуратно сложить, и пусть он больше не наденет ее, но сохранит на самом дне сундучка. Это ведь его друг, а не просто старая одежда.
Но ему ничего не осталось.
Бах – и грязный плащ кинули в бушующее пламя. Для бросившего его человека это было ничем, просто хлам, он под конец еще и был раздосадован, что запачкал руки. А вот для Мо Жань это сожжение было похоронами.
Он бесстрастно смотрел на огонь.
Языки пламени с гудением уносились вверх, размывая этот прекрасный мир.
………….
- Ешь помедленнее, не торопись… если не хватит, есть еще..
- Откуда ты взялся...
В ушах стоял тот ласковый, мелодичный юношеский голос. Это то немногое, что он выиграл в своей жизни, совсем чуть- чуть доброты.
И все превратилось в пепел.
Именно так Мо Жань был принят в дом Цзуйюй, а хозяйка стала его приемной матерью. От приемной матери он и получил фамилию Мо. С тех пор он стал маленьким слугой в этом доме выполняющим разную работу и какое то время он жил спокойной жизнью.
Но хорошее не длиться долго. В то время Сюнь Фэнжо была уже не такой юной и согласно правилам дома, пусть музыкальный дом и отличался от публичного, однако в таком возрасте, если не иметь достаточных, так называемых «денег на содержание»*, то их продавали на «первую ночь», а после хозяйка продавала их богатым торгашам.
* средства на жалость к себе
Сюнь Фэнжо не беспокоилась об этом, она давно уже заработала для дома Цзуйюй кучу денег.
- Не хватает всего пятнадцать тысяч золотых. – посмеиваясь, говорила Сюнь Фэнжо Мо Жань, - Малыш Жань-эр, подожди, пока твоя старшая сестренка заработает достаточно денег, а потом можно сразу откупиться. И мы вместе с тобой уйдем и заживём счастливо.
Мо Жань был определен на кухню, обычно они редко виделись, потому что хозяйка была против. Она не позволяла людям сбиваться в группы, поэтому Сюнь Фэнжо и Мо Жань виделись всегда тайно.
Она протянула руку и потрепала его по щеке, а затем щедро отсыпала ему пригоршню конфет:
- Тсс, возьми, поешь. Жаль, что я не могу дать тебе денег, это могут обнаружить. Глаз у приемной матери такой злой, да, хи-хи-хи.
Мо Жань тут же оскалился в улыбке, обнажив молочные, зубы, некоторые уже выпали:
- Ага. Спасибо сестра Сюнь.
Однако то, что Сюнь Фэнжо не хватало всего пятнадцти тысяч, чтобы откупиться, разве хозяйка про себя это не понимала?
Пусть внешне она и сохраняла полное спокойствие, но мозг ее напряжённо работал.
Упустить Сюнь Фэнжо означало сразу же лишить дом Цзуйюй постоянного большого дохода, в таком случае хозяйка все прикинув в уме решила, что прежде чем Сюнь Фэнжо уйдет, непременно нужно одним махом хорошенько на ней заработать.
В то время на красоту Сюнь Фэнжо пускали слюни немало богачей и цены, которую они предлагали за нее было достаточно, чтобы хозяйка могла до конца жизни только лежать и есть. В конце концов у нее возник коварный план, сторговать возможность близости с Сюнь Фэнжо против ее воли с одним богатым торгашом. Эти двое, воспользовавшись праздником полнолуния, когда Сюнь Фэнжо сидела в доме Цзуйюй подсыпали ей в чай снотворное, а после принесли в ее комнату…
В тот день Мо Жань сварил танъюань* и бережно понес их в отапливаемую часть дома, где находились жилые комнаты, чтобы подарить сестре Сюнь.
* сладкие шарики из клейкой рисовой муки, праздничное блюдо
Он еще не вошел, но внезапно услышав доносившиеся из комнаты звуки тяжелого дыхания, толчком распахнул дверь. Тут же сильный аромат борнеола ударил ему в нос, его чуть не стошнило от его крепости.
В тусклом круге света он увидел жирного, как кусок сала с прослойкой торгаша, со слюнями в уголках рта, полы одежд были широко распахнуты и как раз в это время слабо трепыхающееся, с ног до головы охваченное бессилием, подергивающееся тело Сюнь Фэнжо.
Даннн!
Фарфоровая пиала с танъюань оказалась на полу и Мо Жань вломился в комнату. С неизвестно откуда взявшейся силой, он с детства имел потрясающие способности, он с яростью принялся бить этого купца, а затем, плотно придавив этого толстяка крикнул уже рыдающей, заливающейся слезами красавице, которая в панике не знала, что делать:
- Старшая сестра, скорее, уходи!
- Но как же ты…
- Вали быстро! Я не могу уйти, я должен его задержать! Если ты не убежишь, придет хозяйка и мы оба поплатимся за это тут, убегай! Беги первая! Я тебя потом догоню!
Сюнь Фэнжо была его благодетелем.
Мо Жань сказал ей бежать от бед в далекие края,* бежать за Чжоу**и больше не возвращаться.
*远走高飞 - уехать далеко, улететь высоко
** территория нынешнего Шаньдун
В тот день, он наконец то сделал это – стал героем.
Сюнь Фэнжо , задыхаясь от слез, поклонилась ему и выбежала из дома. Но Мо Жань не успел убежать. Хозяйка, услышав шум, очень скоро прибежала вместе с челядью и как только она увидела, что Мо Жань ударил уважаемого посетителя и выпустил ее «лучший цветок», она скорчилась от злости, ее чуть ли не вырвало кровью.
У нее был сын, примерно возраста Мо Жань, жестокий и злой ребенок, полный дурных намерений. Увидев свою мать в таком настроении, ему в голову пришла мысль, дети могут иногда быть очень жестокими, невинными и простодушными в один момент, а в другой ужасными. Этот мальчик придумал наказание, как наказывают скот, для этого мальчишки, что так расстроил его мать.
Он нашел клетку для собак и закрыл в ней Мо Жань. Клетка была очень тесной, Мо Жань мог находиться в ней только сидя на корточках, нельзя было ни лечь, ни встать. Его словно собаку, кормили остатками холодной рисовой кашей и таким образом он провел семь дней.
Семь дней Мо Жань был заперт в прежней комнате Сюнь Фэнжо в комнате запах благовоний из борнеола смешался с вонью телесных жидкостей, он вдыхал эту вонь.
Сидя, сгорбившись на корточках.
Вдыхая этот тяжелый, резкий приторно сладкий запах.
До тошноты.
Семь дней.
С этих пор, при запахе благовоний его начинало тошнить и до костей его затапливал ужас и лезли страшные мысли.